Это – страх.
Практически все правящие режимы России — от царского до тоталитарного и путинского — держались на завоевательных войнах, на страхах войны или перманентном милитаристском психозе. Потому что миролюбие и доброжелательство представляли смертельные опасности для деспотии и клептократии. Потому что возможность внушать страх как своим, так и соседям, позволяла империи не только расширяться, но измерять свои военные достижения размерами понесенных потерь. Потому-то, по словам известного поэта, это даже не «поработите нас, но накормите» (Ф.М.Достоевский); это — «поработите нас, а заодно и всех окружающих, чтоб им неповадно было! а мы ради такого дела и поголодать готовые!»
Кстати, Александр Невзоров как-то заметил, что именно бессознательный страх сделал Достоевского главным соловьем царского режима, заставил его жить и писать так, чтобы ужас семеновского плаца никогда не повторился в его личной истории. И только ли одного Достоевского? Бесконечный мартиролог жертв как царского, большевистского и нынешнего режимов — сам по себе является инфернальной иллюстрацией приоритетной роли страха в истории России. Роли, которая, увы, практически не меняется в своих фундаментальных основах на протяжении многих веков…
В российской истории страх служил не только средством запугивания своих и чужих, но своеобразным «строительным материалом»: «великие стройки коммунизма» и мифологические «большие скачки», лозунги «догоним и перегоним!» и «будет первым на Луне мой Вася!» Из страхов создавалось атомное оружие, запускались космические корабли, из страхов народу внушались паранойя и истерия «вражеского окружения» или тотальной русофобии. Страх подстегивал гонку вооружений и героизм на полях сражений. Идеологию страха власти использовали в качестве политической технологии, на ней построена русская конспирология, ею пропитана власть, страшащаяся расплаты за свои непотребства.
Вадим Слуцкий в «Русской Атлантиде» писал, что русские тем лучше работают, чем больше боятся: «Больше страха — больше достижений. Максимальное приближение к состоянию концлагеря сказывается на развитии России положительно. Наоборот, как только начинается либерализация — тут же всё разваливается, и снова приходится «надевать ежовые рукавицы»».
Абсолютная власть на Руси извечно строилась на раболепии, покорности и страхе. Глумление опричнины, выкорчевывание малейших проявлений протеста, дискредитация чести и достоинства, умаление персональной ответственности, создание тотальной атмосферы генетического и исторического страха, его трансформация в первичную эмоцию или основной инстинкт — всё это не могло пройти даром. Всё это оборачивалось не мифическими победами, но реальной отсталостью и нищетой. Когда власть становится главной ценностью, а страх потерять ее — главным страхом, невозможно никакое движение вперед, потому что движение создает ненужные риски.
Ленин нагнетал страх, насилие и репрессии исключительно для укрепления бандитской власти большевиков. Сталин использовал геноцид и генетическую прополку для того, чтобы поддерживать страх и пользоваться абсолютным страхом для абсолютизации власти. Не случайно его называли верховным гарантом страха. Не говоря о народе, даже аппарат сталинской власти трепетал от бесконечного страха перед черным воронком и необходимости сидеть на телефоне до 4-х утра в ожидании ужасного и чудовищного звонка вождя. Атмосфера страха была чрезвычайно необходима власти для удержания самой этой власти. Во времена Сталина именно страх обеспечивал реализацию «грандиозных планов», а когда после смерти живодера он чуть ослаб, на смену страху пришло равнодушие ко всему.
Потому-то идеологию страха власти используют в качестве политической технологии, на ней построена вся русская конспирология, ею пропитана сама власть, страшащаяся кровавых судеб своих предшественников.
В России поколение за поколением вырастали в атмосфере животного страха и абсолютной беззаконности. Страх сковывал инициативу, парализовывал волю, порождал паранойю и когнитивный диссонанс, когда в одном человеке одновременно присутствовали две фобии — мания величия и мания преследования.
О доминирующей роли страха в российской истории писали многие западные эксперты, начиная с Габриэля Мабли и маркиза Астольфа де Кюстина и кончая Ричардом Пайпсом, Джорджем Кеннаном и Генри Кисинджером: «У русских не было ни нравственных устоев, ни законов, ни трудолюбия, ни желания лучшей участи, в их умах страх и невежество (Г.Мабли); «Страх может толкнуть их на любое предприятие, но он же мешает им упорно стремиться к заранее намеченной цели» (А. де Кюстин).
Первый секретарь посольства США в СССР (1934-1938 гг.) Д.Ф.Кеннан в «Истоках советского поведения» писал: «Свойственное Кремлю невротическое восприятие международных отношений в основе своей имеет традиционное для России инстинктивное ощущение уязвимости, страха перед более прочными, мощными, высокоорганизованными обществами… Правители России всегда ощущали, что форма их власти в своей психологической основе сравнительно архаична, хрупка и искусственна и не выдерживает сравнения с политическими системами стран Запада».
Вековечная мантра о ненавистниках России — это ярко выраженная фобия страха. Беспощадная критика и уничтожение хилой, бессильной и малочисленной оппозиции — это фобия страха. А разве Оранжевая революция — не искусственно изобретенная угроза? Ведь испуг перед майданом — типичная эксплуатация народных страхов. Распятый мальчик в Донецке или нагнетание ужасов на востоке Украины — паразитирование власти на страхах народных. А разве нынешнее тотальное ощущение угрозы, не просто исходящее от СМИ, а как бы растворенное в воздухе, — не в духе времени, не один из его символов?.. Да и сама информация, исходящая от профессиональных продавцов угроз, — разве не сам этот дух?
Государственным строем России все больше движет паранойя. Паранойя — это страх, что тобой управляют или тебе угрожают неведомые силы.
Когда очередной вождь или партия становятся скрепами или вождь ассоциируется со страной — это тоже страх: «Есть Путин — есть Россия. Нет Путина — нет России…» — разве не формула страха? Налицо просто апокалипсический страх перед возможной сменой власти и вызванные им причудливые кульбиты: то Ельцин — Путин, то Путин — Медведев.
Когда перемены воспринимаются как разрушение — это страх. А страхи перед правдой, перед правдивой историей, перед любыми, самыми слабыми действиями оппозиции — разве это не невроз навязчивых состояний или страх правды? А о чем свидетельствует сам факт «поднятия с колен»? Мне кажется, во многом — о все тех же страхах или, хуже того, параноидальных комплексах.
Страх в стране живет-бытийствует сверху и снизу: сверху — страх утратить власть, снизу — страх перед новой, более жестокой властью. Когда власть руководствуется своими расстройствами, своими фобиями, своими бесконечными комплексами и своими страхами, а народ заражается ими как инфекцией инфлюэнсы, трудно ждать экономического роста или духовного прогресса. В стране никого не заботят судьбы государства, у которого чуть ли не главная духовная скрепа — парализующий страх. Парализующий не только в смысле отключения сознания, но — страх, отключающий от жизни, от эволюции, от мыслей о будущем.
По словам профессора Высшей школы экономики Сергея Медведева, в последние годы социологи отмечают постоянный рост разнообразных страхов в российском обществе. Этими страхами умело управляет власть, изобретая все новые и новые. Кому выгодно нагнетание атмосферы страха и чем оно чревато?
Вы, например, задумывались, почему в России столько силовых и охранных структур, дублирующих функции друг друга. Кому нужна и кому служит эта гигантская пирамида охранников и охранителей, бешено раздувающих военный бюджет современной России? Простой ответ: она необходима власти для контроля и воровства ресурсов. Но есть ответ сложный: именно с ее помощью нагнетается удушающая атмосфера страха. Именно от нее исходит паранойя угроз и необходимости их отражения. Именно ей больше всего необходимо производство самих угроз. То есть сами силовые структуры начинают конкурировать друг с другом в производстве различных страхов, цементирующих систему власти. «Соответственно вся наша политическая жизнь сводится к тому, что силовые агентства постоянно, ежемесячно, ежегодно изобретают все новые и новые угрозы, вбрасывают их в общественное пространство, доводят их до сознания суверена и, основываясь на этом, получают все новые и новые ресурсы». Таким образом формируются угрозы «вражеского окружения», «оранжевых революций», еврофашизма, НАТО, США, глобального интернета, других страшилок для национальной безопасности. А мобилизация народонаселения на основе страха и угрозы давно стала инструментом управления и механизмом милитаристской политики.