Террор хотят обменять на террор.
Формула, с которой премьер-министр Израиля Беньямин Нетаньяху прибыл на прошлой неделе в российскую столицу, пожалуй, является исчерпывающей для характеристики Владимира Путина. Характеристика последствий вмешательства России в Сирии может быть применена к результатам всей внешней политики страны – еще с советских времён. И касается она отнюдь не только Ближнего Востока.
Беньямин Нетаньяху убедился в справедливости этой формулы на собственном опыте. С первого же дня российской операции в Сирии он старался взаимодействовать с Владимиром Путиным, чтобы не допустить принятия решений, опасных для национальных интересов Израиля и самой возможности столкновений между израильскими и российскими военными.
Нельзя сказать, что в этом Нетаньяху не преуспел. Однако результатом российского вмешательства стало усиление главных союзников режима Асада – Ирана и «Хезболлы». А если учесть, что уничтожение Израиля является одной из главных внешнеполитических целей Ирана, то можно представить себе всю обеспокоенность израильского премьер-министра.
Мог ли Нетаньяху не договариваться с Путиным, а помешать его действиям в Сирии? Положа руку на сердце – не мог. Для того чтобы предотвратить усиление России в Сирии – и, следовательно, усиление Ирана и экстремистов из Ливана – необходимо было не допустить уничтожения сирийской оппозиции войсками Башара Асада и его союзников.
А для этого необходимо было добиться создания над Сирией бесполётной зоны, недопущения полетов сирийской и российской авиации. В этом случае дни режима Асада были бы сочтены. Да, мы не знаем, удалось бы создать в этой стране стабильное правительство, возможно, Сирия, как и другие искусственные государственные образования арабского Востока, оказалась бы разделённой на сферы влияния.
Однако то, что я знаю точно – не произошло бы ни глобального усиления государства аятолл, ни масштабного миграционного кризиса в Европы, ни усиления веры президента Путина в собственную безнаказанность. Не произошло бы ничего, что сейчас составляет предмет главных озабоченностей современного мира.
Президент Соединенных Штатов Барак Обама решил иначе – возможно, именно потому, что не мог правильно оценить масштабы внешнеполитических претензий российского коллеги и суть его политики. В этом смысле подход Обамы сравним с подходом довоенного премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена, договаривавшегося с Адольфом Гитлером в Мюнхене.
Чемберлен мог воспринимать Гитлера как агрессивного националиста, пытающегося восстановить немецкое «жизненное пространство». В эту логику вполне укладывались и аншлюс Австрии, и претензии фюрера на Судеты. Ведь и там, и там проживало немецкоязычное население.
Жители Австрии выступали за объединение с Германией после Первой Мировой войны и развала Австро-Венгрии. Только международные соглашения помешали этому объединению – так что Гитлер, возможно, и нарушил международное право, но удовлетворил общественный запрос.
В Судетах местные немцы годами голосовали за партию, выступавшую за «немецкий мир» – так что Гитлер выступал за нарушение международного права, но удовлетворял чаяния этих людей. Чемберлен мог считать, что кризис завершится, как только Гитлер объединит всех немцев в едином государстве. Он ошибался. «Немецкий мир» был для Гитлера лишь первой ступенью к мировому владычеству. Фюрера необходимо было остановить еще по дороге в Вену.
Обама мог рассматривать намерения Путина в схожем ключе. Вмешательство в Сирии отражало желание российского президента помочь своему традиционному союзнику – одному из последних на Ближнем Востоке, если вообще не последнему. Аннексия Крыма могла восприниматься как последствия применения на практике концепции «русского мира».
В конце концов, Россия не скрывала своего интереса к полуострову с первых же дней после распада Советского Союза. Война на Донбассе, пусть и более кровопролитная, вписывалась в ту же концепцию. Можно было осуждать Путина, однако считать, что Западу ничего не угрожает. Что российский президент «успокоится», как только поможет Асаду выпутаться из конфликта с оппозицией и расширит в тех или иных пределах зоны своего влияния на постсоветском пространстве.
Обама ошибался так же, как ошибался Чемберлен. Цели российского президента вполне сравнимы с целями германского фюрера – это утверждение себя в качестве дирижера современного мира, а вовсе не руководителя сильной региональной державы, чья сфера влияния отдалённо напоминает сферу влияния Советского Союза.
Гитлер был готов утвердить свое влияние с помощью военной силы. Но Путин в ядерную эпоху может применять эту силу только локально – и то против заведомо более слабого противника, такого, как сирийские повстанцы или дезорганизованная в дни бегства Виктора Януковича украинская армия.
Главным орудием российского президента становится глобальная дестабилизация. Он предпринимает такие шаги, которые привели бы к еще более тяжелым последствиям – и делает это не как ребёнок, которому дали поиграться со спичками, а совершенно сознательно.
Цель Путина – это пожар. Потому что только в копоти и дыму он может казаться окружающим таким же сильным и влиятельным, как американский президент и другие лидеры западных стран. В хорошую погоду Путина не может быть ни видно, ни слышно.
Поэтому формула «террор в обмен на террор» – это не случайные последствия вмешательства Владимира Путина в события на Ближнем Востоке и на постсоветском пространстве. Это – сознательная тактика.
Дестабилизация на Донбассе после оккупации части территории региона российскими войсками и их наемниками должна была стать частью общей дестабилизации Украины, доказательством неспособности новых властей этой страны и их союзников на Западе.
В Крыму российские власти сознательно провоцируют активистов крымскотатарского движения, рассчитывая, что немотивированное и жестокое издевательство, имеющее все признаки этнической чистки, приведет к отказу от мирного сопротивления и переходу к террору – на который можно будет, в свою очередь, отвечать силовыми методами. Ничего конспирологического в этом выводе нет.
Президент Сербии Слободан Милошевич применял ту же тактику против косовских албанцев – немотивированное издевательство над ними привело к тому, что новое поколение активистов отказалось от политики ненасильственного сопротивления, которой придерживался авторитетный национальный лидер Ибрагим Ругова и перешло к вооружённой борьбе против сербских силовиков.
А уже это дало Милошевичу возможность изгнать албанцев из Косово, дестабилизировать Албанию и Македонию. И если бы не вмешательство НАТО – которому изо всех сил тогда пыталась воспрепятствовать еще «допутинская» Россия – то все южные Балканы превратились бы в одну большую войну. А ключи от решения конфликта были бы в руках Милошевича. Так чем не Путин.
Наконец, усиление Ирана и «Хезболлы» у израильских границ. Дело, конечно же, не только в идеологическом антисемитизме Владимира Путина – хотя не нужно забывать, что антисемитизм это религия КГБ и русского шовинизма. Путину выгодна ситуация, при которой Иран будет воевать с Израилем на Голанах своими руками или руками «Хезболлы», пытаясь ослабить или даже уничтожить еврейское государство.
Он понимает, что в случае такого конфликта в арену военных действий может превратиться весь Ближний Восток, что столкновение Ирана и Израиля будет лишь частью этого конфликта. А ключи от его решения могут оказаться в руках Путина – человека, который разговаривает и с аятоллой Хаменеи, и с Нетаньяху.
Именно поэтому Путин продолжит менять террор на террор – нравится это израильскому премьер-министру или нет.