О преступниках и жертвах.
Под стокгольмским синдромом понимают взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения или применения насилия. Под воздействием сильного шока и страха заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и иногда даже отождествлять себя с ними. Иногда отношения, складывающиеся между жертвой и агрессором, называют «ностальгией по палачам».
Авторство термина «стокгольмский синдром» принадлежит криминалисту Нильсу Бейероту, который предложил его для описания ситуации, возникшей в Стокгольме во время захвата заложников в августе 1973 года. Много раньше Анна Фрейд описала механизм психологической защиты, лежащий в основе стокгольмского синдрома, назвав его «идентификацией с агрессором». Современная психология считает такую идентификацию нормальной или естественной реакцией человека на сильно травмирующее психику событие.
Хотя стокгольмский синдром в чистом виде встречается редко, он может возникать в многочисленных ситуациях — не только при захвате заложников или похищении людей, но в тюрьмах и лагерях, при военных карательных операциях, отправлении судебных процедур, вспышках семейного или сексуального насилия. Во всех этих случаях механизм психологической защиты основан на надежде жертвы, что агрессор проявит снисхождение при условии безоговорочного выполнения всех его требований. Поэтому заложник, пленник или жертва насилия старается продемонстрировать послушание, оправдать действия захватчика, вызвать его одобрение и покровительство. После освобождения выжившие жертвы или заложники нередко проникаются эмпатией к террористам, начинают активно их поддерживать, ходатайствуют о смягчении приговора и даже посещают их в местах заключения. В быту «стокгольмский синдром» нередко возникает ситуации, когда женщины, перенесшие насилие и остававшиеся некоторое время под прессингом своего насильника, потом влюбляются в него. Так называемый «бытовой стокгольмский синдром» довольно часто встречается в доминантных семейных отношениях, в которых роли «заложника» и «захватчика» проецируются на членов семьи.
Термин «стокгольмский синдром» используют также для описания взаимоотношений слабых и сильных, от которых слабые зависят (руководители, преподаватели, главы семейств). Механизм психологической защиты слабых основан на надежде, что сильный проявит снисхождение при условии полного подчинения. Поэтому слабые стараются демонстрировать послушание с целью вызвать одобрение и покровительство сильного.
Немного о захвате заложников в Стокгольме в 1973 году, при анализе которого и возник феномен. 23 августа 1973 года бежавший из тюрьмы 32-летний Ян-Эрик Ульссон в одиночку захватил столичный банк «Sveriges Kreditbank», ранив полицейского и взяв в заложники четверых работников банка. Преступник потребовал три миллиона крон, оружие, пуленепробиваемые жилеты, шлемы и спортивный автомобиль. В случае невыполнения своих требований, террорист обещал убить заложников. По требованию Ульссона полиция доставила в банк его сокамерника, известного в уголовном мире преступника Кларка Улофссона. Заложники звонили премьер-министру Улофу Пальме с ходатайством выполнить все требования преступников. Улофу Пальме, который позже сам стал жертвой террориста, пришлось лично вести телефонные переговоры с заложниками и преступниками. Во время переговоров Ульссон стал угрожать заложникам и обещал, в случае штурма, всех их повесить. Однако на самом деле отношения между грабителями и заложниками с каждым днем улучшались, и пленники начали критиковать полицию, требуя прекратить усилия по их освобождению. Одна из заложниц, Кристин Энмарк, после напряженных переговоров Ульссона с правительством, позвонила премьер-министру Пальме и заявила, что заложники ничуть не боятся преступников, а наоборот им симпатизируют, а также требуют немедленно выполнить их требования и всех отпустить.
5 дней захватчиков не трогали, но 28 августа полиция закачала в помещение банка слезоточивый газ. Первыми вышли грабители. В дверях они расцеловались с заложниками и пожали друг другу руки. Полиция захватила захватчиков и освободила заложников. Позже они заявили, что боялись не захватчиков, которые ничего плохого им не сделали, а полиции, нападение которой могло привести к непредвиденному результату. По некоторым данным, они за свои деньги наняли адвокатов для защиты террористов.
С Ульссона сняли все обвинения и отпустили. На свободе он встретился с Кристин Энмарк, и они стали дружить семьями. Улофссон же был приговорен к 10 годам тюремного заключения, где получал много восхищенных писем от женщин, а, выйдя из тюрьмы, женился на одной из многочисленных поклонниц, которая ради этого развелась со своим мужем.
После этого случая зарегистрированы десятки аналогичных актов сотрудничества жертв терактов с террористами, а также их сочувственного отношения к похитителям.
В психологии стокгольмский синдром рассматривают как парадоксальный психологический феномен, и интерпретируют иррациональные чувства, которые проявляют заложники в ситуации опасности и риска, как результат ошибочного истолкования ими отсутствия злоупотреблений со стороны преступников как актов доброты.
Механизм психологической защиты при стокгольмском синдроме связан с надеждой жертвы, что преступник проявит снисхождение при условии безоговорочного выполнения всех его требований. Поэтому заложник старается продемонстрировать послушание, вызвать одобрение и покровительство. Психологи говорят также о «синдроме заложника», при котором происходит серьезное изменения сознания человека. Зная, что преступники хорошо понимают, что до тех пор, пока живы заложники, живы и сами преступники, заложники занимают пассивную позицию, у них нет никаких средств самозащиты ни против преступников, ни в случае штурма. Под воздействием шока и пребывания в плену заложник начинает толковать любые действия агрессора в свою пользу. Жертва ближе узнает преступника и в условиях полной физической зависимости от него начинает испытывать привязанность, сочувствовать и симпатизировать террористу. Этот комплекс переживаний создает у жертвы иллюзию безопасности ситуации и человека, от которого зависит его жизнь. Ибо единственной защитой для заложников может быть терпимое отношение со стороны преступников.
Долгое времяпровождение жертвы с преступником приводит также к тому, что они устанавливают тесный взаимный контакт, лучше узнают друг друга и у них могут возникнуть симпатия и дружеские чувства. Пленник узнает точку зрения захватчика, его проблемы, чаяния и устремления, а, может быть, и «справедливые» обиды на власть. Жертва начинает с пониманием относиться к действиям преступника и может думать, что его позиция — во многом справедлива. В итоге жертва находит оправдание поведению преступника и может простить ему даже то, что он подвергал ее жизнь опасности.
Часто пленники начинают добровольно содействовать захватчикам и даже противиться попыткам их освобождения, ибо понимают, что в этом случае велика вероятность погибнуть или пострадать, если не от рук преступника, то от лиц, пытающихся их освободить. Заложники боятся штурма здания и насильственной операции властей по их освобождению больше, чем угроз террористов. Такие поведенческие признаки проявляются в тех случаях, если преступники после захвата только шантажируют власть, а с пленниками обходятся корректно. Здесь стоит напомнить, что в ходе захвата террористическим отрядом Басаева больницы в Буденновске заложники, несколько дней пролежавшие на полу больницы, также просили власти не начинать штурма, а выполнить требования террористов.
Ситуация, провоцирующая «стокгольмский синдром», не только хорошо описана в психологической литературе, но отражена во многих художественных фильмах, например, в «Сорок первом» Григория Чухрая, «Беглецы», «Ночной портье» и других.
Впрочем, в этой статье я хочу коснуться совсем иного варианта стокгольмского синдрома, когда преступной стороной становятся не террористы, а криминальная власть, а ее жертвой — весь народ, как это имело место при Гитлере, Сталине и всех других живодерских режимах, держащихся на насилии и лжи. История новейшего времени ярко продемонстрировала, что лютый страх перед репрессиями при всех без исключения насильственных режимах постепенно перерождается не только во «всенародную поддержку», но в горячую любовь к фанатикам и экстремистам.